Светлана Алексиевич – «Время секонд-хэнд» (2013)

   Светлана Алексиевич (белорусская писательница, лауреат Нобелевской премии по литературе, между прочим), написала историю советского человека. Эта книга откроет глаза на мир, рухнувший всего каких-то 25 лет назад, тем, кто его не застал. Нам, молодым, кажется, что мы всё знаем, всё понимаем, нас не запугаешь Сталиным, мы умнее наших глупых родителей, схававших коммунизм сидя без штанов, мы знаем, чего хотим от жизни. Почитайте, все почитайте, эту книгу должны в школе задавать, можно ничего больше не читать, её одну. Когда буднично, сидя за чашкой чая, рассказывают о таком…это страшнее любого Солженицына. Ничего не буду говорить, приведу только пару цитат. 

«Я искала тех, кто намертво прирос к идее, впустил её в себя так, что не отодрать – государство стало их космосом, заменило им всё, даже собственную жизнь. Они не смогли уйти из великой истории, распрощаться с неё, быть счастливыми иначе. Нырнуть…пропасть в частном существовании, как это происходит сегодня, когда маленькое стало большим.» 

«Человек должен всё время выбирать: свобода или благополучие и устроение жизни, свобода со страданиями или счастье без свободы. И большинство людей идёт вторым путём.»

«В конце девяностых студенты смеялись, – рассказывал он, – когда я вспоминал о Советском Союзе, они были уверены, что перед ними открывается новое будущее. Теперь картина иная… Сегодняшние студенты уже узнали, прочувствовали, что такое капитализм – неравенство, бедность, наглое богатство, перед глазами у них жизнь родителей, которым ничего не досталось от разграбленной страны. И они радикально настроены. Мечтают о своей революции. Носят красные футболки с портретами Ленина и Че Гевары».

«В обществе появился запрос на Советский Союз. На культ Сталина. Половина молодых людей от 19 до 30 лет считают Сталина «величайшим политическим деятелем». В стране, в которой Сталин уничтожил людей не меньше, чем Гитлер, новый культ Сталина?! Опять в моде все советское. Например, «советские» кафе – с советскими названиями и советскими блюдами. Появились «советские» конфеты и «советская» колбаса – с запахом и вкусом, знакомыми нам с детства. И конечно, «советская» водка. На телевидении десятки передач, а в интернете десятки «советских» ностальгических сайтов. В сталинские лагеря – на Соловки, в Магадан – вы можете попасть туристом. Реклама обещает, что для полноты ощущений вам выдадут лагерную робу, кирку. Покажут отреставрированные бараки. А в конце организуют рыбалку…
Возрождаются старомодные идеи: о великой империи, о «железной руке», «об особом русском пути»… Вернули советский гимн, есть комсомол, только он называется «Наши», есть партия власти, копирующая коммунистическую партию. У Президента власть, как у Генсека. Абсолютная. Вместо марксизма-ленинизма – православие…
Перед революцией семнадцатого года Александр Грин написал: «А будущее как-то перестало стоять на своем месте». Прошло сто лет – и будущее опять не на своем месте. Наступило время секонд хэнд.»

«Сейчас говорят, что мы хотели защитить капитализм… Неправда! Я защищала социализм, но какой-то другой…не советский… И я его защитила! Я так думала. Мы все так думали…»

«Всё время говорим о страдании… Это наш путь познания. Западные люди кажутся нам наивными, потому что они не страдают, как мы, у них есть лекарство от любого прыщика. Зато мы сидели в лагерях, в войну землю трупами завалили, голыми руками гребли ядерное топливо в Чернобыле…И теперь мы сидим на обломках социализма. Как после войны.»

«Целая цивилизация – на свалке…»

«Обычная коммуналка… Живут вместе пять семей – двадцать семь человек. Одна кухня и один сортир. Две соседки дружат: у одной девочке пять лет, а вторая – одинокая. В коммуналках, обычное дело, следили друг за другом. Подслушивали. Те, у кого комната десять метров, завидовали тем, у кого она двадцать пять метров. Жизнь… она такая… И вот ночью приезжает «черный ворон»… Женщину, у которой маленькая девочка, арестовывают. Перед тем, как ее увели, она успела крикнуть подруге: «Если не вернусь, возьми мою дочку к себе. Не отдавай в детдом». И та забрала ребенка. Переписали ей вторую комнату… Девочка стала звать ее мамой… «мамой Аней»… Прошло семнадцать лет… Через семнадцать лет вернулась настоящая мама. Она целовала руки и ноги своей подруге. Сказки обычно кончаются на этом месте, а в жизни была другая концовка. Без хеппи-энда. При Горбачеве, когда открыли архивы, у бывшей лагерницы спросили: «Вы хотите посмотреть свое дело?» – «Хочу». Взяла она свою папку… открыла… Сверху лежал донос… знакомый почерк… Соседка… «мама Аня»… написала донос… Вы что-нибудь понимаете? Я – нет. И та женщина – она тоже не смогла понять. Пришла домой и повесилась. (Молчит.) Я – атеистка. У меня к Богу много вопросов…»

«Социализм – это не только лагеря, стукачество и железный занавес, это и справедливый, ясный мир: со всеми делиться, слабых жалеть, сострадать, а не подгребать все под себя. Мне говорят: нельзя было купить машину, но ни у кого не было машины. Никто не носил костюмы от Версаче и не покупал дом в Майами. Бог мой! Вожди СССР жили на уровне бизнесменов средней руки, до олигархов им не дотянуть. Слабо! Не строили они себе яхт с душем из шампанского. Подумать только! По телевизору передают рекламу: покупайте медные ванны – стоимостью с двухкомнатную квартиру. Для кого они, скажите? Позолоченные дверные ручки… Это – свобода? Маленький, рядовой человек – никто, он – ноль. На дне жизни. А тогда он мог написать в газету, пойти и пожаловаться в райком: на начальника или на плохое обслуживание… на неверного мужа… Были глупости, не отрицаю, но кто сегодня этого простого человека вообще слушает? Кому он нужен? Помните советские названия – улица Металлургов, Энтузиастов… Заводская, Пролетарская… Маленький человек… он был главный…»

   У каждого – своя правда. Гвоздь один, а шляпу по-разному повесишь. Сотни историй, сотни жизней. Всю книгу можно на цитаты растаскать, а читать тяжко. Прочтите, если сможете…

Вирджиния Вулф - "Миссис Дэллоуэй" (1925)

   «Миссис Дэллоуэй» написана в новом для меня жанре «поток сознания»: повествование основывается не столько на последовательности событий, сколько на визуальных и эмоциональных образах. Эта книга – череда ярких вспышек, мыслей и чувств, сравнений и метафор. Она такая же сбивчивая, такая же вся вперемешку, то забегающая вперёд то отматывающая назад, как мысли, за которыми мы не всегда можем уследить, как бурлящий поток с множеством разветвлений, меняющий направление движения в ответ на изменения окружающей среды.

«Мальчишки в солдатских мундирах шли с винтовками, выпятив грудь, устремив взоры в пространство, а выражение на лицах у них было как надпись по цоколю статуи, восхваляющая чувство долга, благодарность, верность, любовь к Англии.»

 «Сигарный благоденственный дым прохладой спустился по горлу; он выпустил его кольцами, и с минуту они храбро сражались с воздухом, синие, круглые, – надо вечером улучить минутку и переговорить с Элизабет с глазу на глаз, он думал, – но вот потекли, как песок в песочных часах, истончились; странные какие формы, он думал.» 

  То, что видят наши герои, что идёт им навстречу, стоит у них на пути, окружает их быт, находит отражение и перемешивается с их собственными мыслями, воспоминаниями о прошлом и планами на будущее. Здесь поэтические наблюдения за кольцами сигарного дыма или деревьями в парке соседствуют с мысленным выбором перчаток или решением, в каком ресторане отужинать. Вулф пытается с максимально возможной точностью воспроизвести всамделишный мыслительный процесс (а не те последовательные логические рассуждения, которые мы привыкли считать «мыслями» наших героев), и ей это блестяще удаётся, но именно из-за этой реалистичности читается роман с трудом. Сколько раз приходилось мне возвращаться к началу предложения, абзаца или страницы, перечитывать одно и то же по нескольку раз, чтобы отделить мух от котлет, образы от наблюдений, а за всей этой поэтической шелухой разглядеть ход основной мысли: вот она, скрывается за сотнями одёжек, прячется от меня за ничего не значащими проходящими мимо парочками и сверкающими лепестками цветов. Вся эта описательность вкупе со сложностью грамматических конструкций и отсутствием у меня развитого воображения сделали «Миссис Дэллоуэй» очень трудноперевариваемой, и, честно говоря, будь это не признанный шедевр мировой литературы, а какая-то книжонка неизвестного мне современного автора, я бы, наверное, поленилась её осиливать. 

   Мы переживаем один день из жизни пятидесятилетней Клариссы Дэллоуэй, наполненный воспоминаниями о прошлом и, в первую очередь, о Питере Уолше – её давнем возлюбленном, за которого она когда-то отказалась выходить замуж. Кларисса замужем за видным политическим деятелем Ричардом, они воспитывают семнадцатилетнюю дочь и устраивают большой приём. По всей видимости, жизнь миссис Дэллоуэй сложилась так, как ей хотелось – она богата, всё ещё красива, окружена заботой, ей есть на кого положиться, а самое главное – она стала той самой хозяйкой большого дома («безупречная хозяйка дома»), устраивающей большие приёмы для больших людей (сам премьер-министр побывал на сегодняшнем). И тем не менее, всё время нашего с ней знакомства – на протяжение всего романа – она пребывает в состоянии ностальгической грусти, а её настроение – как голубое весеннее небо в ветренный тёплый день, то яркое солнце, то набежавшие тучи. Кларисса постоянно вспоминает свою былую жизнь, своих старых приятелей, свой старый дом, и пытается убедить себя в том, что она сделала правильный выбор, когда не пошла замуж за Питера.

Кларисса Дэллоуэй из фильма "Миссис Дэллоуэй" 1997 года

   Мне кажется, что эти колебания, эта неуверенность в правильности когда-то сделанного выбора, эти постоянные вопросы самой себе, эта минутная неудовлетворённость – лейтмотив всего романа. Вот Кларисса вспоминает, какой нелёгкий характер был у Питера, как они спорили, как он интересовался всем и влезал во всё, и убеждается в правильности своего решения, а мгновение спустя она вопрошает «А вдруг..?».

«Ведь пусть они сто лет как расстались – она и Питер; она ему вообще не пишет; его письма – сухие, как деревяшки; а на неё всё равно вдруг находит: что он сказал бы, если б был сейчас тут?»«И вот, оказывается, она всё ещё не успокоилась, идёт по Сент-Джеймсскому парку, и доказывает себе, и убеждается, что была права, – конечно, права! – что не вышла за него замуж.»  «Да, я помню, как немыслимо трудно было решиться – и почему я решилась? – не пойти за него замуж в то ужасное лето!»

   Питер Уолш – зеркальное отражение Клариссы. Ещё в юности научившись читать настроения и мысли друг друга без слов, они не утратили этой способности и сейчас.

«Они всегда странным образом могли сообщаться без слов. Она всегда понимала тотчас, если он её осуждал. И что-нибудь делала, явно чтоб оправдаться […].»

Они думают об одном и том же, одинаково терзаются сомнениями выбора и ностальгией воспоминаний, одинаково наслаждаются жизнью, осознают её. Они критикуют себя так, как это сделал бы другой, и смотрят на себя глазами другого. Они оба считают, что страсти их поутихли, поостыли, и наслаждаются тем, что, как им кажется, могут держать их в узде, овладевать страстями; но плачущий Питер (при встрече с Клариссой) и люто ненавидящая религиозную фанатичку-подружку своей дочери Кларисса своим поведением говорят нам об обратном.
  

   Кларисса:

«Иной день, иной вид вдруг и вызовут его из прошлого – спокойно, без прежней горечи; наверное, такая награда за то, что когда-то много думал о ком-то; тот приходит к тебе из прошлого в Сент-Джеймсский парк в одно прекрасное утро – возьмёт и придёт.»

   Питер:

«Кларисса настигала его – на палубе, в Гималаях; совершенно необъяснимо, ни с того ни с сего […] И вечно она настигала его – хочешь не хочешь – холодная, надменная, придирчивая; а то восхитительная, милая, как пастбище какое-то в Англии или жнивье.»

   Питер и Кларисса – родственные, одинаково тонкие и восприимчивые души. Любят ли они друг друга? Питер – да, однозначно, несмотря на других бывших и настоящих женщин. Но вот Кларисса…с ней не всё так просто. Когда-то в юношестве она была влюблена в свою подругу, по-настоящему влюблена, и с тех пор, по всей видимости, не до конца уверенна в собственной ориентации (такой мотив не удивителен, учитывая сексуальные пристрастия самой Вирджинии Вулф). Мистер и миссис Дэллоуэй спят в разных комнатах, так как Кларисса предпочитает спокойное чтение на ночь всему прочему, и, хоть она и ревнует своего мужа, когда тот получает приглашение на ланч с другой дамой, её ревность скорее вызвана чувством собственной непригодности (меня не пригласили!), а не чем-либо ещё.

   Были бы Кларисса и Питер счастливы, если бы поженились? Как бы сложилась их жизнь тогда? Несмотря на всю печаль и меланхолию главных героев, несмотря на их мучительные мысли о прошлом, я затрудняюсь ответить на этот вопрос. «Но ничего бы не вышло хорошего, если б они поженились» – так думает Питер, и он, возможно, прав. С другой стороны, разве жить сожалениями лучше? И вообще, способны ли люди их положения (Питер беден и без положения в обществе, Кларисса – обеспечена и «популярна») и возраста что-либо кардинально изменить?

   Как и всегда, несмотря на небольшой объём книги, есть некоторые моменты, на которых стоило бы остановиться поподробнее. Это, в первую очередь, судьба Септимуса и Лукреции – пары, которая никак не связана с историей главных героев и выступает иллюстрацией послевоенной жизни Англии (действие происходит в 1923 году, после Первой мировой войны). Септимус – психопат, потерявший товарища на войне и с тех пор терзающийся виной за собственную бесчувственность (он ничего не чувствовал, когда погиб его друг, ничего не чувствовал по отношению к жене, да и женился он на ней из страха одиночества). Постепенно Септимус сходит с ума: он видит мёртвых, разговаривает с ними, видит и другие галлюцинации (движущиеся предметы), ему являются откровения, которые его бедная перепуганная жена вынуждена записывать под диктовку. Доктора лишь усугубили ситуацию и толкнули мужчину на самоубийство. Сначала я вообще не могла понять, зачем Вулф вводит этих героев, но теперь мне кажется, что они – иллюстрация того, как важна неприкосновенность человеческой души. Кларисса рассуждает о том, что любовь и религия разрушают душу, нарушают её неприкосновенность. Септимус же демонстрирует это на собственном примере: доктора, стремящиеся привести его в «норму», в «пропорцию» по собственному усмотрению, разрушили и без того покалеченную войной и смертью личность. Кларисса и Питер же просто несчастны, ведь их души, однажды тронутые любовью, не могут найти покой. К тому же, Септимус, Лукреция и их беда – такой контраст по сравнению с относительно беспроблемной супружеской жизнью Клариссы и Ричарда, не тронутой войной. Вообще, военные нотки нет-нет да и проскальзывают в повествовании: это и патриотические чувства всей улицы при виде члена королевской семьи, и калеки в парке, и реакция людей на аэроплан. Роман затрагивает и многие другие темы, животрепещущие по тем временам, но, наверное, уже не такие волнительные (для кого как, конечно) в наши дни – бисексуальность, психические болезни, феминизм. Кларисса часто рассуждает о времени, о том, что будет с нею после смерти, о том, что, хоть она и умрёт, частичка её навсегда останется в этом парке, в старом доме, в проезжающем автобусе, в Питере и во всех тех людях, без которых невозможна мысль о её существовании. А звон Биг Бена в течение всего дня напоминает всем героям о быстротечности жизни и о том, что нужно ценить каждый момент и наслаждаться каждой мелочью так, как это делает Кларисса. 

Септимус из фильма "Миссис Дэллоуэй" 1997 года

   Любопытно, как Вирджинии удалось создать стольких разных ярких персонажей, пусть они и возникают лишь эпизодически: дочь Клариссы Элизабет, религиозная мисс Килман, давняя подруга Салли и многие другие. Все они такие запоминающиеся, такие особенные и такие правдоподобные, и хоть многих из них мы видим на протяжение всего лишь пары страниц, все они отпечатываются в памяти. Как автору замечательно удаётся раскрыть те крохотные тщеславненькие каждодневные минутки триумфа и восторга, когда, например, Питер понял, что произвёл впечатление на новых знакомых, или когда Кларисса, идя под руку с премьер-министром почувствовала, что все ей немножечко завидуют. Все эти сиюминутные эмоции, в которых нам часто и самим себе признаться стыдно, так объёмно и реалистично выпирают из страниц этой книги! Читать «Миссис Дэллоуэй» было сложно, но какое интересное послевкусие оставила после себя эта книга! Это и невольное уважение к автору, и восхищение правдоподобностью, и чувство неоконченности, незавершённости, будто я читала-читала и всё же не смогла ухватить за хвост ускользающую суть. Я и вправду не до конца поняла, что именно пытается сказать мне Вулф, да и главным героям я не особо сопереживаю: мне с позиции юношеского максимализма кажется, что эти люди сами создают себе неразрешимые проблемы, и что их несчастье поправимо (развестись, пожениться – велика беда), хоть я и предполагаю, что с высоты пяти десятков лет на такие вещи смотришь под другим углом. А может, и не поправимо, может, его несчастье в том, что она его не любит, а её – в том, что он её полюбил… Короче, разбирайтесь сами! 

Оставьте в покое Гарри? (часть 1)

  Как я и предсказывала, после Хемингуэя захотелось чего-то лёгкого, успокаивающего. Как у самого преданного фаната Гарри Поттера, Мамы Ро и всего с ними связанного, у меня на полке стоят купленные, но нечитанные (фанат-то я фанатом, но я же знаю, что с Гарри Поттером эти произведения имеют очень мало общего) две недавних книги: «Гарри Поттер и Проклятое Дитя» и «Fantastic Beasts and Where to Find Them: The Original Screenplay» («Фантастические звери (твари?) и места их обитания», не знаю я правильного перевода). Начнём с последней.

   Во-первых, это сценарий в книжной упаковке. Сценарий фильма. Каждая строчка совпадает с тем, что было в фильме. Один в один. То есть, если вы смотрели фильм, в книге для вас не будет НИЧЕГО нового. Эта книга – просто коллекционный экземпляр для сумасшедших фанатов волшебной саги, скупающих всё на своём пути.

   Во-вторых, я не буду, как в предыдущих книгах, обсуждать героев и их поступки, обсуждать задумки автора. Когда я увидела сценарий, я впервые осознала, насколько кино всё-таки отличается от книг. В книгах, как правило, мы имеем возможность рассмотреть главных героев со всех сторон, изучить их через их поступки, мысли, чувства, через призму авторского отношения. В сценарии нет ничего подобного – ничегошеньки! Персонаж, если и описывается, то вся его характеристика вмещается в одно предложение (если не в одно слово), и понять его мы можем только сквозь его поступки:

« Graves: smart clothing, very handsome, early middle-age, his demeanour differs from those around him. He is watchful, tightly coiled, an air of intense confidence. »

   Если это всё, что актёры знают о своих персонажах, когда приступают к работе над фильмом, то их работа оказывается намного более творческой, чем я предполагала до этого, не говоря уже обо всех остальных работниках киноиндустрии (режиссёрах, костюмерах, кастинг-директорах). Именно актёрам, видимо, предстоит превратить односложного персонажа сценария в живого правдоподобного человека.

   В-третьих, и сценарий, и фильм по нему мне очень понравились. Мне нравится персонаж Ньюта – совсем не геройский, совсем не избранный. Конечно, я была в восторге от Ковальского и Куинни. Даже Колин Фаррелл – казалось бы, такой далёкий от волшебного мира – и тот хорош. Но есть несколько моментов, которые я не могу простить автору Джоан Роулинг и/или режиссёру Йейтсу. Самый дурацкий момент в сценарии – сцена, когда к сенатору Шоу и его отцу Генри Шоу в редакцию приводят Криденса и его сестёр из «Second Salem». Эта сцена, как и всё, что связанно с Шоу – абсолютно бессмысленна, эти персонажи не играют никакой роли в сюжете (с таким же успехом вместо довольно известного Джона Войта на роль Генри можно было пригласить кого угодно), а на месте сенатора Шоу могла бы быть любая другая жертва среди магловского населения. Эта сцена бездарно прописана лишь для того, чтобы дать зрителю подсказку: вот этот тип обидел Криденса, вот он умер, делайте выводы. А бездарна она вот почему:

   Настолько неправдоподобна эта фраза, настолько она из ниоткуда, настолько вымученная, настолько не касается предыдущего диалога, что меня это удручает. Такая резкая реакция на вежливых и боязливых (пусть и с точки зрения обычного человека немного странных) людей неестественна (особенно от сенатора) и предполагает какую-то давнюю личную вражду, которой там и в помине нет.

   Ещё один момент – отрывочность сюжета. Возможно, это лишь моё слишком субъективное мнение, разбалованное такими повествовательными шедеврами как Гарри Поттер, но мне было достаточно сложно проследить за побуждениями героев. Зачем Тина тащит Ньюта в Магический Конгресс (в первый раз, видимо, из честолюбивых мотивов, надеясь получить назад своё место, во второй раз – поскольку она думала, что один из его сбежавших зверей совершил убийство?), зачем приводит его вместе с маглом к себе домой вместо того, чтобы сдать Якоба врачам или стереть его память, а Ньюта отпустить на все четыре стороны? Если честно, мне вообще неясно, что движет этой женщиной и какая она на самом деле. А эпизод в баре, где гоблин-мафиози сдал Ньюта и Тину мракоборцам? Зачем бы он это делал в собственном кабаке? Чтобы навсегда отвадить свой контингент – местных преступников – от похода в его заведение?

   И последнее из непонравившегося: Джонни Депп в роли Геллерта Гриндевальда.

  Ну вот не могу, никак, принять этот выбор. Мне кажется, образ, выбранный режиссёром в «Дарах Смерти» (фотографии молодого Гриндевальда), был намного лучше, намного более подходил к духу эпохи (а старый Гриндевальд соответствовал молодому). Гриндевальд в «Фантастических тварях» – гангстер, и, хоть это и в стиле двадцатых годов, я боюсь, что Депп просто переиграет персонажа из «Джонни Д» или «Чёрной мессы», не привнеся ничего магического в этот образ. Этот платиновый блонд, прости господи, этот кривой глаз – он же самый сильный тёмный волшебник своего времени, откуда бы у него шрамы, зачем ему эта показуха? Теперь боюсь представить, как будет выглядеть молодой Дамблдор. 

   Так уж получилось, что это обсуждение больше напоминает рецензию фильма чем обзор книги, ввиду практически полного отсутствия литературного подтекста. Тем не менее, я решила смухлевать и добавить «Фантастических зверей» в свой список goodreads challenge. 

Эрнест Хемингуэй - "По ком звонит колокол" (1940)

Наконец-то я осилила следующую книгу из моего списка – «По ком звонит колокол» Хемингуэя. Читать военную литературу (пусть и фикшн) мне нелегко – я личность чувствительная, ранимая, над диснеевскими мультиками рыдаю, а тут война, смерть и героизм, плюс ко всему ещё и Хемингуэй. Я ещё при первом знакомстве с автором («Старик и море») поняла, что этот фрукт выдавит из меня все душевные соки, и с тех пор каждый раз после его книг пару дней не могу отойти: тугой узел из горечи, жалости и злости где-то в районе живота не даёт спокойно уснуть. Приходится потом Хемингуэя разбавлять чем-то попроще, пожизнерадостней. Так что если вы читаете для удовольствия, чтобы отдохнуть или расслабиться, если рассчитываете на хеппи энд – вам не сюда.

   Роман рассказывает о Роберте Джордане – американском добровольце, участвующем в гражданской войне в Испании в 1937 году. Наш герой влюблён в Испанию, в её язык и её людей, он не смог остаться равнодушным к борьбе народа против несправедливости, неравенства, бесправности и правительственной диктатуры и решил сделать всё возможное для того, чтобы Испания осталась Республикой.

«[…] ты чувствовал себя участником крестового похода. […] Это было чувство долга, принятого на себя перед всеми угнетёнными мира…»

   Роберт – динамитчик в тылу врага (под врагом надо понимать сторонников военно-политической диктатуры, поддерживаемых духовенством, богатой знатью и крупными землевладельцами, а также фашистами Германии и Италии, в связи с чем герои романа называют своих врагов фашистами). Он получает практически невыполнимое задание – взрыв моста –, для чего отправляется к группе партизан под руководством Пабло и в течение четырёх дней планирует и выполняет операцию.

   На войне Роберт Джордан – человек-машина. Профессор испанского языка в мирное время, он превратился в бесстрашного и хладнокровного солдата-убийцу, готового на всё ради победы Республики и выполнения полученного задания. Главный секрет его успешности – абсолютное равнодушие к собственной судьбе: «[…] тревогу ему не часто приходилось испытывать, так как он не придавал значения тому, что может с ним случиться…». Он знает, что он должен сделать, и знает, что именно это и ничто другое поможет Республике одержать победу, а значит задание должно быть выполнено несмотря ни на что. Он понимает, что своей операцией он навлекает беду на партизан, что многим из тех, кто вызвался ему помочь, не выжить, что он должен использовать людей, которые стали ему симпатичны, «как используют в интересах дела солдат, к которым не испытывают никаких чувств». Роберт готов сделать то, что должно, но это не значит, что он не терзается угрызениями совести: «Пабло скотина, но все остальные – замечательные люди, и разве не предательство – втянуть их в это?». В лагере партизан Роберт встретил Марию – девушку, которую Пилар однажды спасла – и впервые в жизни полюбил.

«Мария была тяжёлым испытанием для его фанатизма. Решимости его она не поколебала, но ему теперь очень не хотелось умирать. Он охотно отказался бы от геройской или мученической кончины.»   

   Роберт Джордан – философ. Его раздвоенная личность, с одной стороны, чётко выполняет полученный приказ, не останавливаясь ни перед чем, а с другой стороны постоянно сомневается в моральности собственных действий, собственной военной доктрины и всей войны в целом.

«Разве громкие слова делают убийство более оправданным? Разве от этих слов оно становится более приятным делом?»

«Но я не желаю вести счёт людям, которых я убил…я имею право не вести счёт, и я имею право забыть.»

   Удивительно, но постоянный внутренний монолог никак не влияет на его исполнительность и военные качества, как будто две личности сосуществуют в одном теле, и как будто обе знают заранее, что никакими доводами решимость в лепёшку расшибиться но выполнить приказ не погасить.

   Само по себе задание – самоубийственное. Взрыв моста – дело нехитрое. Взрыв охраняемого фашистами моста средь бела дня, имея в распоряжении восьмерых надёжных людей против вдвое большего количества хорошо вооружённых врагов и вдвое меньшего количества лошадей для отхода, – дело невыполнимое. Это понимал генерал, отдававший приказ, это понимал дрожавший над своей жизнью хитрый Пабло, это понимала храбрая Пилар, это понимал, но не хотел признавать и сам Роберт.  

   Пабло – руководитель партизанского отряда. С первой же минуты его появления Роберт понимает, что Пабло труслив и ненадёжен, что его «лисья нора [ему] важнее, чем нужды всех людей». В начале войны он был смелым и отчаянным, да вот весь выдохся – то ли осознал бесполезность противостояния, уверовал в поражение, то ли испугался за собственную шкуру и понял, что ему есть что терять.

«Но мне не нравится в нём эта печаль, подумал он. Это нехорошая печаль. Так печальны бывают люди перед тем, как дезертировать или изменить. Так печален бывает тот, кто завтра станет предателем.»

   Сначала я в соответствии с настроениями главных героев презирала Пабло, его трусость, пьянство, хитрость и коварство. Роберт понимал, что одного ненадёжного человека достаточно для того, чтобы провалить операцию, и что лучшим способом это предотвратить было бы убийство Пабло. Однако ни ему, ни другим участникам отряда, ненавидевшим Пабло за то, что тот вселял в них страх и сомнения, не удалось спровоцировать его для того, чтобы как-то оправдать убийство: Пабло ухмыляясь стерпел пощёчины и обвинения в трусости и не поддался на провокации, чем сохранил себе жизнь. Однако уже после прочтения мне стало казаться, что Пабло – дух поражения в этой войне, что он, возможно, был умнее всех остальных, так как предвидел смерть Республики и продумал путь отступления. Кроме того, мне кажется, нельзя судить за малодушие тех, кто вынужден рисковать жизнью ради далёкой и возможно несбыточной цели. Презирать Пабло нужно не за трусость, не за здоровый эгоизм и страх смерти, а за предательство, за то, что прежде чем сбежать, он попытался расстроить всю операцию.    

   Огромную роль в романе играет Пилар – жена Пабло, старая цыганка. Несмотря на то, что формально Пабло является главой отряда, именно она создаёт притяжение между людьми, и именно ей доверяют безоговорочно все остальные. Пилар полна отваги, жизненной мудрости, приобретённой годами наблюдательности и отношений с мужчинами, и отчаянной веры в Республику, в то, что каждый, кто хочет пожинать благотворные плоды республиканского правления, должен взять на себя часть «вины» за убийство других испанцев и участвовать в войне. Она стряпает на кухне, но в минуту необходимости готова залечь в укрытии с автоматом или тащить на себе раненного товарища. При этом она стара и некрасива, и как настоящую испанку, рождённую покорять сердца матадоров, её это гложет. Удивительно, но худшую боль причиняет ей не война и лишения, а отвращение других мужчин к её внешности: «Меня разозлил Хоакин, потому что по его глазам я увидела, какая я уродина». Пилар – полная противоположность своего мужа, она честная, надёжная и, несмотря на постоянное сквернословие, добрая, в ней нет коварства или хитрости, она всегда говорит, что думает, и называет вещи своими именами.

Мария, Пилар и Роберт (из одноимённого фильма 1943 года)

   Весь роман насыщен духом предопределённости: предчувствовавший поражение Пабло, нагадавшая смерть Роберта по руке Пилар, динамитчик Кашкин (предшественник Роберта), до ужаса боявшийся попасть в плен и просивший каждого пристрелить его в случае ранения (что с ним в итоге и произошло), даже генерал Гольц, предвидевший провал организованной им атаки. Причем подобным мистическим настроениям предавались не только необразованные крестьяне из партизанского отряда (чего стоит один разговор о «запахе смерти», исходившем от Кашкина), но и Роберт (как он только не пытался отогнать от себя мысли о том, что же именно увидела Пилар у него на руке!). В то же время вся эта мистика забавно переплетается с глубокой верой – верой в Республику у Роберта и Пилар, верой в грешность убийства человека (даже фашиста), в расплату и прощение у Ансельмо, верой в бога (или богов) у других партизан перед смертью.

   «По ком звонит колокол» – роман о смерти. Это роман о храбрых людях – простых крестьянах или охотниках, взявших в руки оружие ради лучшей жизни. О том, как смело они бросаются в атаку, и как страшно им убивать. О том, как машина народного гнева пьянеет от запаха крови и перемалывает всех на своём пути, будь то фашист или бакалейщик. О том, что думает тот, кто боится смерти и знает наверняка, что умрёт через пол часа. О том, что думает тот, кто не боится смерти, но верит, что не переживёт этой атаки. О том, что думает тот, кто готов пожертвовать собой ради идеи, хоть ему и есть что терять.

    Мне тяжело писать об этом романе, заново «передумывать» и «переощущать» всё то, что я уже прочла. «По ком звонит колокол» оставил очень тяжёлое и очень глубокое впечатление, и для каждого, кто наделён хоть толикой воображения и эмпатии, эта книга станет небольшим испытанием. Как и всегда, есть много моментов, которые я опустила: глубину чувств никогда не любившего Роберта и Марии, изощрённые зверства по обе стороны фронта, особенности войны в маленьких деревнях (где все друг друга знают всю жизнь, и убивать приходится соседей и знакомых), инерцию и неповоротливость военной бюрократической машины (сумасшедшие советники, генералы, не разбирающиеся в картах, ошибки, стоящие сотни жизней), название романа и его намёк на то, что для победы нужно забыть об эгоизме и считать себя частью целого народа. 

   Ну и последнее, в этой книге – самое лучшее признание в любви, которое я видела:

«Я люблю тебя так, как я люблю всё, за что мы боремся. Я люблю тебя так, как я люблю свободу, и человеческое достоинство, и право каждого работать и не голодать. Я люблю тебя, как я люблю Мадрид, который мы защищали, и как я люблю всех моих товарищей, которые погибли в этой войне. А их много погибло. Много. Ты даже не знаешь, как много. Но я люблю тебя так, как я люблю то, что я больше всего люблю на свете, и даже сильнее.»        

Школьная программа по литературе

   Следующий пункт моего goodreadschallenge слегка затянулся – не легко даётся мне военная литература. Так что пока идёт процесс переваривания, я решила порассуждать на тему сообразности школьной программы по литературе. Я, в общем-то, абсолютно совершеннейший НЕЭКСПЕРТ в плане школьного образования, его глубинных целей и методов. Да и литературный опыт у меня, честно говоря, так себе. Но вот я хоть убейте не понимаю, зачем десятиклассникам читать «Фауста» Гёте или «Записки охотника» Тургенева? Ведь это же тоска зелёная! В десятом классе мне было 15 лет – меня интересовало повздыхать о мальчике и погулять с подружками, но уж точно никак не вчитываться в символизм Гёте! И это при том, что я была одной из самых читающих в классе (мне даже совесть не позволяла пропускать батальные сцены в «Войне и мир»). С одной стороны, литература должна служить инструментом развития личности, должна формировать мораль, понятие о добре и зле, должна расширять воображение, стимулировать какую-никакую мозговую деятельность: следовательно, она не должна быть примитивной. С другой стороны, вынужденные читать занудные произведения мы просматривали их не задумываясь, мы страдали над этими страницами, не вынося из них ничегошеньки! В школьном возрасте литература должна быть в первую очередь интересной, захватывающей, должна прививать любовь к чтению как к виду деятельности. Даже федеральный образовательный стандарт РФ считает, что в 5-9 классе литература должна быть направлена на «[…] формирование потребности в систематическом чтении как средстве познания мира и себя в этом мире». Ну и какую потребность в чтении сформируют «Мцыри» в седьмом классе? Все эти бесконечные поэмы, все эти образы – ну какому ребёнку в 12 лет это по-настоящему интересно? Программа с пятого по девятый класс (да и дальше) состоит практически полностью из классиков русской литературы, которых нужно читать в более сознательном возрасте. Как я страдала над Толстым – и с каким удовольствием я перечла его в университете! Как интересен мне стал Достоевский, когда мне перевалило за двадцать! Я уверена, что десятилетиями не меняя программу по литературе, доставшуюся нам с дремучих советских времён, мы отбиваем охоту читать вместо того, чтобы привить её. И я уже даже не заикаюсь о синхронизации литературной программы хотя бы с исторической: «[…] дети не понимают "Муму" и удивляются, почему Герасим не ушел вместе с ней в деревню, так как не знают, что такое крепостное право. В 5-м классе по истории они проходят Древний мир, а крепостное право будет только в конце 6-го класса…» (из интервью «Российской газеты» с министром образования РФ Ольгой Васильевой).

    Почему не разнообразить программу, почему не отодвинуть мастодонтов русской литературы вместе с их героической поэзией и драматической прозой чуть дальше, почему не включать в программу по-настоящему интересные образцы зарубежной детской литературы (того же моего любимого и миллиард раз перечитанного «Гарри Поттера» или «Тёмные начала» Пулмана)? Почему детям не дают читать про детей – их сверстников, с которыми им было бы намного проще себя ассоциировать? Почему всё действие должно происходить в далёких 18-19 веках в абсолютно незнакомых детям реалиях? Почему самая интересная для подростка литература – те же «Записки о Шерлоке Холмсе» – остаётся на внеклассное чтение, времени на которое никогда не хватает? Может быть поэтому в рейтинге стран мира по уровню образования (по шкале чтение) Россия находится позади всех остальных европейских государств (не говоря уже об Украине – самой «нечитающей» европейской стране) – нашим детям просто не интересно читать то, что им задают?
   Может быть, я неправа. У меня нету педагогического образования, позволившего бы мне оценить этот вопрос с профессиональной точки зрения. Но я люблю литературу, люблю читать, да и школьные воспоминания ещё относительно свежи. И даже сейчас, будучи в сознательном возрасте, я не побегу в книжный магазин за сборником стихотворений Фета. Интересно, а кто-то из министерства образования побежит?    

Франсуаза Саган - "Здравствуй, грусть" (1954)

   С французской литературой у меня издавна как-то не складывается: до сих пор не могу простить Мопассану его беспросветную и безрадостную «Жизнь». Мне кажется, все дело в несовместимости темпераментов и воспитания: моего с французским. Вот и на этот раз, подстрекаемая феминистскими настроениями восьмого марта я остановила свой выбор на новелле Франсуазы Саган «Здравствуй, грусть» (соблазнившись в первую очередь её краткостью), за что и поплатилась. Сразу оговорюсь, что в моём небинарном мире понятия «совсем не понравилось» и «очень понравилось» в принципе практически отсутствуют, а уж в случае французских авторов и подавно. Поэтому сейчас я хочу обсудить наиболее ярко поразившие меня моменты.

   Повествование ведется от лица семнадцатилетней девушки Сесиль, проживающей с отцом (Реймон) и его бесконечно меняющимися пассиями и привыкшей вести достаточно богемный образ жизни. Сесиль – натура беззаботная и легкомысленная, причем не столь в силу возраста сколько под воздействием такого же безответственного окружения, главным образом в лице своего несерьёзного отца. Втроём с Реймоном и его новой любовницей они отправляются на побережье Средиземного моря на летние каникулы. Вскоре к ним присоединяется давняя подруга покойной матери девушки – Анна, упорядоченная, организованная, волевая и довольно-таки равнодушная сорокалетняя женщина, воплощение всего того, что так чуждо привыкшим к поверхностности светского общества Реймону и Сесили.

«Присутствие Анны придавало вещам определённость, а словам смысл, которые мы с отцом склонны были не замечать. Она придерживалась строгих норм хорошего вкуса и деликатности, и это нельзя было не почувствовать в том, как она внезапно замыкалась в себе, в её оскорбленном молчании, в манере выражаться.»

  Мне кажется, будь Анна немного более сердечной, весёлой или ласковой по отношению к Сесиль, такая замкнутость и строгость манер не казалась бы девушке унизительной, ведь выказывая равнодушие, недовольство, а подчас и презрение к образу жизни Реймона и его окружения, Анна тем самым презирала и саму Сесиль, искренне наслаждавшуюся своей жизнью с отцом. С другой стороны, характер Анны, её бескомпромиссность и сила вызывали уважение и восхищение Сесили. Короче говоря, чувства нашей главной героини к Анне были довольно-таки противоречивыми.

  Сесиль, несмотря на юный возраст, оказалась очень наблюдательной и сообразительной, что в последствие позволило ей с лёгкостью разгадывать мысли и желания своего окружения и манипулировать им. Когда она узнала, что Анна влюблена в её отца и что они собираются пожениться по возвращении в Париж, девушка поняла, что их легкомысленному существованию в скором времени придёт конец, и решила развести влюблённых. Я не хочу вдаваться в подробности сюжета (в конце концов, прочтите наконец книгу, там всего-то сотня страниц); вместо этого я хочу заострить внимание на некоторых деталях.

   Наверное, больше всего меня покоробило отношение «взрослых» – отца и Анны – к семнадцатилетнему подростку Сесили. Реймон в лице дочери нашёл себе сообщницу-наперсницу, которую чуть ли не посвящал в свои любовные похождения. Он никогда не скрывал от дочери истинное положение своих многочисленных «приятельниц» и охотно делился с нею своими взглядами на отношения и верность (всё чепуха, всё условности). Возможно, он был другом своей дочери, но уж точно никак не родителем, готовым взять на себя ответственность за воспитание и формирование жизненных взглядов своего ребёнка. Я сама не родитель, поэтому не берусь утверждать, хорошо это или плохо. В любом случае, именно отец привил Сесили циничный взгляд на любовь и отношения. Анна же относилась к девушке скорее снисходительно («…Анна вообще не желала признавать во мне мыслящее существо.») и даже не пыталась завоевать её доверие ни как будущая мачеха, ни как близкая подруга. Именно надменность и самоуверенность Анны, её дурацкое равнодушие и самомнение стали причиной всего, что случилось потом (Анна, как говорится, сама вырыла себе могилу, ха-ха).    

Сесиль и Реймон в одноимённом фильме (1958)

   Толчком к развитию дальнейших событий послужила сцена в казино. Именно там Сесиль поняла, что между её отцом и Анной что-то происходит: эта парочка сбежала из казино, оставив Сесиль развлекать тогдашнюю любовницу отца (спорим, вы про неё уже забыли, а ведь в начале именно она приехала с Реймоном на море). И когда девушка обнаружила отца и Анну и обвинила их (на мой взгляд совершенно справедливо) в отвратительном пренебрежении к приличиям, Анна влепила ей пощёчину. Тут моему возмущению не было предела: уроды родители сначала взваливают на плечи подростка свою интрижку без каких-либо объяснений, считая её достаточно взрослой, чтобы понять и принять их поведение, а затем лупят девку за то, что она называет вещи своими именами, считая себя в праве таким образом воспитывать ребёнка. Ну кретины же, нет? Вы б уже определились, взрослая она или ребёнок, и относились бы соответственно («…Тебе надо держаться с Анной поласковей, быть терпеливой…» – и это отец говорит семнадцатилетней дочери!).

«…я для них и в самом деле всего только котёнок, маленький преданный зверёк.»

   С чувствами Сесиль никто не собирался всерьёз считаться. Анна (исключительно из чувства долга) решила, что теперь она несёт ответственность за девушку, и очень «грамотно» подошла к материнским обязанностям, начав с того, что запретила девушке видеться с влюблённым в неё парнем (что, разумеется, только ускорило падение Сесили в его пылкие объятия) и заперев её в душной комнате. Анна не считала нужным поговорить, расспросить, установить связь: «Мне надо было, чтобы она […] засыпала меня вопросами, вынудила всё ей рассказать.» Поэтому мне кажется совершенно неудивительным, что Сесиль, несмотря на восхищение красотой и умом Анны, считала её зловредной и опасной для своего собственного счастья, что Сесиль боялась потерять отца и весь их образ жизни, и что Сесиль решила убрать её со своего пути.        

   Несмотря на то, что образ Анны у меня вышел довольно мрачным, она не была плохим человеком. Она знала себе цену (справедливо высокую), и от этого смотрела на большинство людей равнодушно и высокомерно, не считая их достойными своих чувств. Да и Реймона (такого же недостойного), как мне кажется, она полюбила от безысходности, от страха одиночества, от того что ей уже сорок и её красота скоро увянет, от того что с ним весело и у него красивая улыбка. Тем не менее, не считаться с чувствами Сесили было роковой ошибкой, и я не испытываю к Анне никакой жалости, ибо она получила то, что, как говорится, посеяла.

   В заключение хочу добавить несколько комментариев. Во-первых, название новеллы – «Здравствуй, грусть» – отображает чувства Сесили после смерти Анны. Сесиль повзрослела, поняла, насколько легкомысленно она играла судьбами других людей, и от этого в её лёгкой палитре чувств, необременённой до этого самоанализом и самокопанием, появилось новое состояние – грусть (заметьте, всё-таки не отчаяние, не ненависть к себе – она так и не смогла полюбить Анну, хоть и искренне скорбела о её кончине). Во-вторых, скорбь в этом семействе надолго не задержалась: уже через месяц отец закрутил новый роман и жизнь вернулась в прежнюю колею. Мне кажется, это свидетельствует о том, что ни отец, ни Сесиль ввиду лёгкости своего характера просто не способны на то глубокое чувство, которое испытывала высокомерная Анна к Реймону. В-третьих, я не считаю Сесиль злым гением: её коварный план кажется мне логичным следствием поведения Анны и Реймона, её чувства и резоны мне понятны. Более того, ни Сесиль, ни Реймон не кажутся мне неблагодарными сволочами: они в силу своей природы не смогли понять глубину личности Анны (как и Анна неспособна понять их), поэтому по привычке относились к ней так же поверхностно и беззаботно, как и ко всему остальному в своей жизни, что для Анны оказалось губительным.

   И последнее. Саган написала эту новеллу в девятнадцать лет. То, что мы читаем, – не мысли шестидесятилетней прожжённой дамы, выдающей себя за юную девушку и пытающейся вспомнить себя сорок лет назад, а настоящие чувства подростка, поражающие своей точностью и ясностью. Книга для меня оказалась очень relatable, очень близкой и понятной. Мне кажется, что я в 19 лет была намного глупее, намного проще и однозначней.   

Евгений Замятин - "Мы" (1920), часть 2

  Как уже отмечалось в предыдущей части, главной движущей силой, трансформирующей мировосприятие героя, является Любовь. Единое Государство Замятина разобралось с любовью (как с одним из камней преткновения на пути к сильной и умной державе) очень просто: позволив всем трахать того, кого хочется (спасибо, хоть шторы в прозрачных домах в этот момент можно опускать). Таким образом секс по расписанию стал фундаментом счастливой несвободы, главным шагом к обезличенности и эмоциональному бесплодию. «И то самое, что для древних было источником бесчисленных глупейших трагедий, у нас приведено к гармонической, приятно-полезной функции организма так же, как сон, физический труд, прием пищи, дефекация и прочее.» (особенно мне нравятся поставленные в одном ряду секс и дефекация). Представьте себе, что вам не повезло уродиться красавицей – терпеть вам у себя в постели всех горбатых, кривых, толстогубых, лысых, старых (зато никому не обидно, что у одних осинки, а у других апельсинки). Единственный способ не сойти с ума при таком раскладе – забыть о чувствах и терпеливо выполнять свой долг во имя государства. Так обстояли дела и у нашего героя: он состоял в любовном треугольнике и делил одну и ту же девушку О со своим товарищем-поэтом.   

Д-503 не может осознать нерациональное чувство - любовь - и сравнивает его с комплексным числом (квадратный корень от минус единицы), которое он также не понимает

     И вот, Д-503 влюбляется. И не в кого-то там, не в какую-то круглую мягко-розовую О, а в самую что ни на есть I – предводительницу протестующего движения, зреющего в недрах Единого Государства. И тут же бросается во все тяжкие: выпивает и закуривает, прелюбодействует не по расписанию, лжет соседям и коллегам, бывает в неположенных местах в неположенное время. Любовь превращает его в послушного раба, буквально растекающегося у ног I: как любопытно контрастирует эта несвобода с его пониманием счастья. «Неужели все это сумасшествие – любовь, ревность – не только в идиотских древних книжках?» Д-503 разрывает свой любовный треугольник и отказывает «записанной» на него О в сексе. Он прекращает общаться со своим другом на том лишь основании, что тот «записан» на его зазнобу. Любовь делает нашего героя глубоко несчастным – ведь теперь он вынужден лгать, изворачиваться и извиваться, теперь он подозревает каждого встречного в том, что тот подозревает его самого, он всегда лишь на пол шага опережает смертоносную Машину Благодетеля (так он во всяком случае себя чувствует). И, самое интересное, именно болезненное сомнение в ответности его любви заставляет его в конце концов наябедничать Хранителям обо всех тайных замыслах и планах «повстанцев».  

   Любовь пробудила в Д-503 душу. Если раньше все, что происходило вокруг, не затрагивало нашего героя, то теперь каждая клякса на бумаге, каждый порыв ветра, каждая туча проникают в самую глубь и оставляют там свой неизгладимый след: «Но все-таки почему же вдруг душа? Не было, не было – и вдруг…Почему ни у кого нет, а у меня…» Если раньше он говорил, что «жалость знали только древние: нам она смешна», то теперь он и сам испытывает томящую и сковывающую сердце жалость по отношению к влюбленной в него О. В нем копошатся вопросы, которые раньше и в голову бы ему не пришли: «А вдруг он, желтоглазый [зверь за Зеленой Стеной], - в своей нелепой, грязной куче листьев, в своей невычисленной жизни – счастливее нас?» Любовь пробудила в Д-503 фантазию, а убийство фантазии привело к убийству любви. В конце концов, именно любовь открыла для него пьянящее чувство индивидуальности: «…я чувствовал себя над всеми, я был я, отдельное, мир, я перестал быть слагаемым, как всегда, и стал единицей».

   О «Мы» можно было бы сказать еще многое. Интересен образ и философия государства в лице Благодетеля (государство стремится не к власти или прибыли, а к абсолютному счастью, пусть подчас и варварскими методами, забавно оправдываемыми самими жителями). В отличие от того же «Обитаемого острова», мы не видим различия между Хранителями и простыми жителями: они, вероятно, живут так же, как и все остальные люди (тогда как у Стругацких правящая верхушка зомбировала население, но не самих себя). Интересна I и ее понимание счастья («…я не хочу, чтобы за меня хотели другие, а хочу хотеть сама…»). Интересна сперва неприметная О с ее настойчивостью и отчаянной смелостью. Интересен, конечно, и сам протест – ведь Д-503 оказывается не единственным обладателем души.

Образ Благодетеля

  Во мне эта книга, как и многие другие антиутопии, оставляет ощущение безнадежности. Тем не менее, само понятие хэппи-энда тут неприменимо – ведь наш герой на протяжение всей повести пытается вычислить формулу счастья, и вполне возможно, что исход повести прекрасно вписывается в его понимание «хэппи». Мне кажется, автор и сам не уверен, что именно – свобода или несвобода – является ключом к абсолютному счастью. Во всяком случае, я и сама не смогла дать однозначный ответ на этот вопрос. «Мы», по большому счету, книга-предостережение о том, во что превратится мир без любви и фантазии. И хотя это ни в коей мере не рецензия на книгу, я бы очень сильно рекомендовала её к прочтению. 

Евгений Замятин - "Мы" (1920), часть 1

   Итак, первая книга – «Мы» Евгения Замятина. Несколько нетипичный для меня жанр антиутопии: научная фантастика и всякий там нон-фикшн редко когда предпочитаются ‘девочковым’ романам в цветочных обложках. 

  

  Главный герой – Д-503 (да-да, никаких вам имен собственных). Он строитель Интеграла, невиданной махины, которая должна полететь в космос и донести до всех обитателей вселенной мощь и величие землян («математически безошибочное счастье») и непосредственно Единого Государства. После Двухсотлетней Войны – войны между городом и деревней – была изобретена «нефтяная пища», полностью заменившая обычные продукты питания. Лишь 0,2% населения земного шара смогло приспособиться к новым условиям и «вкусить блаженство в чертогах Единого Государства». Замятин, таким образом, рисует перед нами традиционную антиутопическую картину: тоталитарное единое государство с четко установленным регламентом жизни (все действия строго расписаны по минутам в «Скрижали», ведется строгий контроль рождаемости и сексуальной активности, фантазия и свободомыслие не приветствуется, выборы честны как в Беларуси, а великая Зеленая Стена огораживает население от животных, растений и всех других природных явлений). Покой этого государства охраняется Хранителями (то бишь шпионами), Благодетелем (правитель, диктатор и судопроизводитель в одном лице, привет Большому Брату) и его Машиной, единственной мерой наказания в этом упорядоченном счастливом мире (любой проступок карается одинаково – машина в мгновение ока расщепляет счастливчика на атомы, оставляя от него буквально лишь мокрое место). Все здания в государстве – из прозрачного вечного стекла, позволяющего безнаказанно подсматривать за соседями, а двери любой квартиры всегда остаются незапертыми, так что соседи в отместку могут запросто засунуть свой нос в ваши домашние дела. Так же "прозрачны" и личные письма – все они проходят проверку Хранителей. Жители государства не пьют и не курят, не воруют и не убивают. Они победили природные инстинкты и руководствуются лишь соображениями разума и логики. Для них вдохновение, испытываемое «древними людьми» (так они называют нас с вами, живших на Земле до Войны) – всего лишь форма эпилепсии. Они искоренили зависть и подчинили себе любовь – каждый человек может спать с любым другим человеком (и тот другой, видимо, не имеет права отказаться). Они не видят снов.  

 «Каждое утро, с шестиколесной точностью, в один и тот же час и в одну и ту же минуту мы, миллионы, встаем как один. В один и тот же час единомиллионно начинаем работу – единомиллионно кончаем. И, сливаясь в единое, миллионорукое тело, в одну и ту же, назначенную Скрижалью, секунду, мы подносим ложки ко рту и в одну и ту же секунду выходим на прогулку и идем в аудиториум, в зал Тэйлоровских экзерсисов, отходим ко сну… » (подсказка: найди связь между цитатой и названием книги)

   

   С первого взгляда мне показалось, что где-то я это все уже видела: тоталитаризм деспотичного правительства, главный герой, трансформирующийся из типичного представителя высокоразвитого стада в человека, способного мыслить и чувствовать по-другому, сама трансформация, происходящая непременно от большой любви, и кульминация – противостояние личности и системы («тонне – права, грамму – обязанности»). Хоть я и небольшой специалист по части антиутопий, все это слишком попахивало Оруэллом и Брэдбери. С той лишь разницей, что «Мы» написаны в 1920 году! То есть Замятин – первоисточник жанра и идейный вдохновитель вышеназванных (и на мой субъективный взгляд более известных массовой культуре) авторов. Более того, прежде чем меня осенило погуглить дату написания произведения мне и в голову не приходило, что роман такой "древний" – настолько передовыми кажутся идеи развития общества и науки (я была уверенна, что книга написана как минимум в середине столетия, в самый разгар космической гонки). Но главным отличием «Мы» от того же «1984», как мне кажется, является то, что тут диктаторское государство не пытается переделать, затереть и изничтожить прошлое, не пытается (во всяком случае до поры до времени) насильно убедить человечество в правильности устройства такого мира. Они преподают историю «древних»; «нумер» (он же человек) знает о том, как жили люди до появления Единого Государства, и искренне считает их свободу дикой и глупой, а свою несвободу истинным счастьем. Жители государства не из-под палки, а вполне сознательно отказываются от прекрасного в пользу функционального (они знают о цветах, но хранят их в Ботаническом Музее как ненужный пережиток прошлого). И в этом-то и заключается идейное отличие «Мы» от себе подобных: Единое Государство не искореняет инакомыслящих ввиду их инакомыслия, не боится, что те, кто сохранил фантазию и тягу к свободе, могут его разрушить. Государство истребляет таких людей просто потому, что они не хотят или не могут быть счастливыми в стране абсолютного счастья, потому что они хотят ЖЕЛАТЬ, когда у них и так все есть, то есть с точки зрения государства они больны, они – БОЛЕЗНЬ на теле здорового единого организма, который сознательно и будучи полностью осведомленным о возможных альтернативах функционирования построил именно этот мир. Мне представляется, что такой подход немного усложняет ‘демонизацию’ государства для читателя: по сути, это все равно что держать психически нездоровых людей в сумасшедших домах, ибо они не признают адекватной реальности (чем любое наше с вами государство благополучно и занимается, разве что методы у нас не такие радикальные). Поэтому, с моей точки зрения, и фокус повествования смещается: нас не так сильно волнует борьба между диктатором и человеком, сколько внутреннее развитие главного героя и перемены, происходящие с ним под воздействием одного единственного фактора – влюбленности...Ссылка на вторую часть обзора.

Goodreads Challenge

   Недавно набрела в одной из соц.сетей (в фейсбуке, к чему эта притворная скрытность) на сервис Goodreads - платформу для поиска и обсуждения книг. На манер Кинопоиска сайт выдает рекомендации к уже прочитанным книгам, позволяет создавать дискуссионные группы и принимать участие в ежегодных челленджах (идея как с New Year's resolutions: я торжественно клянусь, что за 2017 год прочту 40 книг, пусть и на исходе года в большинстве случаев насчитывается около пяти). Я давно для себя поняла, что без школьных уроков литературы содержание прочитанных мною книг стирается из памяти очень быстро: вот только в прошлом году проглоченный роман сегодня не всплывает в памяти ни именами героев, ни сюжетными линиями, ни остроумием автора. Вполне вероятно, что дело тут непосредственно в "глотании" - хорошую литературу надо вдумчиво разжевывать и анализировать. До сих пор, таким образом, мое чтение было достаточно бессистемным. И хотя люди, чьим единственным ХОББИ является чтение, всегда казались мне жалкими и скучными, а их попытки вознести себя в ранг сверхлюдей на том лишь основании что они ЧИТАЮТ достойными разве что сострадания (все равно что гордиться собой за умение ходить или пережевывать пищу), я вынуждена причислить себя к их числу. Вряд ли мои единичные роуп-джампы, редкие прикосновения к клавишам пианино и уж совсем раз-в-год-на-недельку-по-европе-лувр-сувениры-кебаб путешествия могут сойти за настоящие хобби (хотя, уверена, найдется немало таких, кто на основании вышеперечисленного в графе "интересы" в резюме - нахрен она там вообще такая нужна - напишут "экстремальные виды спорта, фортепиано, путешествия"). 

   Короче говоря, я решила, что с этого самого момента я начну обсуждать (за неимением лучшего слова, ибо обсуждение предполагает как минимум диалог) то единственное, чем я занимаю часы своего быстротечного, ленивого, жиром по дивану растекающегося досуга - чтение. Два дня назад я пообещала самой себе, моим шестерым друзьям на фейсбуке и сайту Goodreads, что в 2017 году я прочту 30 книг. А для того, чтобы разбавить это бесполезное занятие и потешить свое раздутое умением ЧИТАТЬ эго, я буду описывать (в красках или как получится) прочитанное и, как настырная учительница литературы, выяснять, в чем символизм синих штор и старого дуба. Естественно, буду рада, если кто-нибудь ко мне присоединится, пусть даже исключительно с целью потыкать меня мордой в мою безграмотность и тупость. Велкам (моей жизни явно не хватает драйва)!